Россия, г. Йошкар — Ола

Домашняя группа: АА

ТЕМА: Образ жизни, требующий неумолимой честности. С СУРДОПЕРЕВОДОМ

Меня зовут Анна, я алкоголичка. Честно говоря, волнуюсь, как осиновый лист. Как будто я никогда в жизни этого не делала. Да, раньше было очень много амбиций. Я хотела даже стать известным спикером России. Такая, типа, я буду весь нести, всем помогу, много чего умного расскажу. Такие были амбиции, желания. Сейчас каждый раз, когда меня приглашают, я каждый раз себе задаю вопрос, я понимаю, что мне нечего сказать. От слова «совсем». Я думаю: «Как так»? А потом говорю часа 2-3 и остановиться не могу. Как это происходит, не понимаю. Я очень редко делаю записи спикерских. Сейчас я сделала исключение, потому что все-таки это для определённой категории лиц предназначено, у нас есть сурдоперевод сейчас. Возможности интернета — это очень важно, конечно. И как людям ещё получить опыт, если не в записи. Весь день не переездишь, не поймёшь же. Поэтому такое исключение. А так я не люблю записываться по одной причине: мой опыт, о котором я сегодня говорю – это лишь сегодня. Возможно, завтра он изменится 365 раз. И люди идентифицируются со мной, с той, которую услышат 15 лет назад, а не с той, которая я сегодня. Так же и я не любитель по людям судить, когда я знала их десять лет назад, поэтому я смотрю здесь и сейчас.

Это такое предисловие. Если лет двадцать отмотать назад, я просто как-то услышала, что любую спикерскую на любую тему нужно начинать с того, что я алкоголик, почему я алкоголик и немного затрагивать личную историю, а потом уже раскрывать тему спикерской. Я все-таки согласна с таким мнением, поэтому я немножко расскажу о себе: откуда я появилась и в каком я состоянии была. Честно говоря, я хоть рассказываю это, но уже плохо помню себя ту самую. И когда я говорю, мне самой не верится, я как будто книжку читаю, как будто это было не со мной. Ни боли той нет из жизни в употреблении. Это случилось не сразу. Даже в трезвости ещё очень долго мне было стыдно, страшно, неудобно. Меня беспокоили какие-то люди из прошлого. Сейчас абсолютно ничего нет, абсолютно. Как корова языком слизнула все это употребление. Это работа Бога над моей душой.

Если отмотать 20 лет назад, я ребёнок девяностых годов. И на этом можно, в принципе, завершить было бы, если бы не у всех так было. Я родилась в пьющей семье, и алкоголь у нас всегда был на столе, это было нормально. То, что это ненормально, я узнала уже в анонимных алкоголиках, когда меня стали жалеть и говорить: «Ты такая бедная, несчастная, ты из такой семьи, тебе столько пришлось пережить». Я такая: «Да, да, да, да». Это тоже про мою честность, я потом это скажу. Папа избивал маму, изменял на наших глазах. Весь букет расцветал. Я, глядя на это, думала, что никогда такой не стану. Я стала ещё хлеще, чем мой отец. Мой отец избивал хотя бы мать, но других не трогал. Я же, когда начала употреблять, многим вред, если лайтово об этом выражаться, наносить, причинять в употреблении. С виду, когда я была трезвая, я была вроде нормальным человеком, но во мне всегда было два лица. С виду-то я была нормальная, но внутри у меня была злость. Тут немножко про неумолимую честность все равно буду говорить, хоть и личную историю рассказываю.

Например, у нас был сад, и родители, я не могу сказать, заставляли, они говорили в приказном порядке «едем в сад». Я всегда боялась сказать «нет». Хотя моя сестра, которая меня младше на шесть она просто противилась, говорила: «Я не пойду». А я так смотрела на неё, думаю: «Как она так может, это же родители, их же надо слушаться. Мама же будет кричать». А сестре было пофигу. Она такая: «Я не пойду и все». Я очень долго этого не понимала. Я могу сказать, что даже, наверное, до сих пор где-то в отношениях, особенно с мужчинами, у меня есть этот перегиб в угодничество. И, кажется, что я такая добрая, я такая внимательная, такая любящая, а на самом деле я просто боюсь. Я никогда не могла сказать маме «нет», я никогда не могла сказать, что не пойду. И я шла, злилась, делала то, что мне говорят. И при этом я ненавидела. Эта моя ненависть, она выросла в такую сильную ненависть, что когда я начала употреблять, отца уже вообще ни во что не ставила, а мать я уже начала избивать сама.

И такие ситуации начались, что мы вместе не только пили, много что вместе мы делали. И это просто в такое месиво превратилось, употребление. На момент моего отрезвления, а я больше это никак не могу назвать, потому что я никогда не искала выходы из пьянства, никогда не считала это моей проблемой. И если понимать, то 20 лет назад никакого интернета, сотовых телефонов и компьютеров, может быть, они у кого-то и были, конечно, но только не у меня, у человека, у которого не было даже собственных трусов. Потому что я пропила, даже не то что пропила, у меня даже ничего и не было взрощено. Если люди употребляют, семьи создают, образование получают, ещё что-то. У меня ничего этого не было. Я просто катилась вниз, и для меня эта жизнь уже была естественно нормальной. Об этом даже написано в большой книге, что это становится настолько естественным, что человек уже не различает, где нормально, где ненормально. У меня уже не было этих отличий. Я говорю об этом, как будто это вообще не со мной.

Я родила ребёнка в употреблении. И тоже про неумолимую честность. Хотела ли я тогда заботиться об этом ребёнке? Хотела ли я вообще сделать счастливым этого ребёнка? Знаете, буквально месяц после роддома, когда мы лежали в больнице, мне сказали, что ребёнок не будет ни ходить, ни сидеть, он будет инвалидом, и тогда я подумала: «Я буду ухаживать за ним всю жизнь». И как только мы выписались из больницы, папа предложил выпить, мы выпили, и, по-моему, даже сразу же я ушла из дома. Он был у меня искусственник, и я оправдала себя, что «ай, да ладно, там покормят». Но! Это меня заставило постоянно чувствовать вину, рождение ребёнка. Это было постоянное чувство, что я плохая мать, как я могу, это же мой ребёнок. И где-то в глубине души была любовь к этому человеку, которую я никак не могла проявить. И периодически я даже думала, когда он чуть повзрослее был, когда меня дома практически не было, я думала: «Блин, почему у меня не забирают его? Там есть же организация. Почему его не забирают в детдом? Забрали, он хотя бы хотя бы там ел, блин». Потому что я не могла его ни кормить, ни одевать, я просто бухала.

У меня был опыт разных веществ. Такой момент был. Я почему-то посидела, подумала: «Блин, мне кажется, наркоманы, они более успешные какие-то, они в сознании ходят. Дай-ка я попробую». Тут как раз в окружении люди появились. Но это было до момента, пока я не испугалась после очередного передоза. Я такая: «О, не, не, не». И обратно в алкашку. И так мой путь дошёл до 26 лет, я была уже бомжом практически. Почему я так говорю? Потому что квартира не принадлежала нам, квартира была государственная, она была в огромных долгах, у нас не было света, у нас не было еды. Бабушка с помойки собирала, я уже не выходила на улицу последние два года, по-моему. Я просто лежала, приносили алкоголь, я его употребляла, ложилась обратно. Вставала, опять пила и ложилась обратно. Это были мои последние года, пока меня Бог не отрезвил. Но однажды случилось это чудо, поэтому я ещё раз потом в трезвости убедилась, что Бог как забирает это наваждение, он так его и возвращает. Возвращает не просто так, но и забирает тоже, оказывается, не просто так. Не для того, чтобы я пошла быстренько устраивать семью, работать и зарабатывать бабло.

Мне было 26 лет, я была с кумару, и дома все тогда пили, сидели на кухне, подходили ко мне, пытались меня раскумарить и безрезультатно. И особо это не парило, а я лежала и просто умирала в тот момент. Тазик, холодная вода. И я впервые в жизни попросила вызвать мне скорую, на что мама подошла пьяная, говорит: «Ай, да че тебе эта скорая? Приедут, промоют желудок и уедут». И ушла даже, не дослушав меня, не поговорив со мной. Просто она пошла пить дальше. Я помню это состояние не то, что мне было плохо, а состояние беспомощности какой-то, что все, это конец света. Все. Я не помню, как это состояние называется. Это даже в большой книге оно написано одним словом, не помню. Буквально на днях читали это слово. И в этом состоянии я обратилась куда-то вникуда. Либо сдыхать, либо что. Похожие состояния были в трезвости, когда мне настолько плохо, что «Боже, Боже, сделай что-нибудь».

Но хотела ли я тогда отрезветь? Нет. И это тоже про неумолимую честность. Я не хотела остаться трезвой, я просто хотела, чтобы меня избавили от этого состояния. У нас в большой книге есть даже такое выражение, что мы «пытались всевозможными средствами вычеркнуть из сознания невыносимость нашего положения либо принять духовную помощь». Так вот, чтобы принять духовную помощь, мне надо было наколбаситься ещё 13 лет трезвости в анонимных алкоголиках. А до этого момента я пыталась всевозможными средствами вычеркнуть из сознания невыносимость того состояния, которое внутри. И сейчас я немножко расскажу про эту неумолимую честность. Я отрезвела каким образом? У меня появился страх, у меня появился страх выпить, а что с этим страхом делать, я не знала. У меня было такое чёткое состояние, я не знаю. Как я не знаю? Я знаю, что это дал Бог, это состояние, понимание, что ещё раз выпьешь, и ты сдохнешь. Сдыхать я все равно не хотела. Честно, не хотела, хотя, даже терять-то было нечего. Меня ребёнок уже мамой перестал называть. Ничего нет, ни образования, у меня образования девять классов. Но умирать я не хотела.

Месяц я прожила в такой агонии. Больше я никак не могу назвать, потому что каждый, кто пил, испытывал страх с кумару, такой страх дикий, вроде ничего не происходит, а тебя просто трясёт, и тебе просто страшно. Просто страшно. И вот это «страшно» у меня длилось месяц. Месяц! Не три дня после запоя, не один день, а месяц. Меня так колбасило, меня вообще трусило невероятно. Я боялась всего, короче. И через месяц пришла подруга и говорит: «Я нашла анонимных алкоголиков у нас в Йошкар-Оле пойдёшь»? Я говорю: «Пойду». И даже в тот момент моя голова говорила: «А вдруг это секта»? И вторая часть моя говорит: «Ну, хорошо, даже если это секта, что самое страшное может произойти? Будут отжимать материальное? У тебя даже трусов своих нет. Что с тобой, в рабство возьмут тебя? Блин, я из таких ситуаций выкарабкивалась. Посмотрим». Это происходило милисекунды. И я сказала «да, окей».

И когда я пришла на первое собрание, почувствовала ту лёгкость, которую я чувствовала раньше, после первых рюмок. Это к теме, что такое алкоголизм. Я узнала в анонимных алкоголиках и поняла это намного позже, что алкоголизм — это состояние ума и тела. Что ума — это я постоянно испытываю эти симптомы: беспокойство, раздражение и неудовлетворённость. Я могу, конечно, их замазать под какие-то благоприятные вещи. Например, я сижу в телефоне, кино смотрю, а ребёнок подходит и как будто бы он меня отвлекает, а я начинаю возмущаться: «Ты что, не видишь? Я занята, я кино хочу посмотреть. Я устала». И это все про мой ум, это состояние беспокойства, раздражения, неудовлетворённости. И вторая составляющая это аллергия тела, и она проявляется после того, как я выпиваю, и включается этот механизм: «Дай, дай, дай, дай». И доктор Силкуорт это называет аллергией тела. Не я её так назвала, потому что я знаю, кому-то не нравится это выражение. Ну, что ж поделать, доктор так сказал, я лишь алкоголик, которому реально понятно стало это объяснение, почему я не могу остановиться, как другие люди, почему меня тянет к этой бутылке, даже когда все хорошо, казалось бы, все вроде прекрасно.

А такие состояния у меня в употреблении тоже были. Вроде на небе нет ни облачка. Я такая: «Ну, ладно. Я только чуть-чуть». Я никогда не хотела нажраться, чтобы попасть в какую-то историю, я всегда хотела выпить только чуть-чуть. Когда-то мне это удавалось. И я тем более думала: «Ну, сейчас-то тем более мне можно». И эта лёгкость, которая появлялась, забытие, я почувствовала на собрании анонимных алкоголиков, но недолго. Пока я была на нём. Выходя с этих комнат, я возвращалась домой, а дома все пьют, все шалманят, работы особо нет, денег особо нет. Чинарики ходишь по подъезду собираешь, самокрутки куришь, смотришь в окно. И эта саможалость «я бедная, несчастная, вот бы мне денег, вот бы мне мужичка, на которого опереться, и вот бы мне то, вот бы мне се». Потом обратно возвращаешься на собрание.

У нас тогда была одна группа в городе и три собрания в неделю. Телефон у меня был отключён за неуплату, связь была только с подругой, которая жила в соседнем подъезде. Мы с ней сидели до трех утра, помню, постоянно разговаривали, потом она в Москву уехала. И тут я одна осталась. Сказать, что было сложно? Было очень нелегко. Ввиду того, что у меня с детства был такой образ жизни, то я особо ведь разницы и не знала. Это тоже про неумолимую честность. Я раньше очень любила козырять всеми своими историями, потому что некоторых действительно в такое не очень приятное состояние вводят. И это тоже про мою неумолимую честность. На сегодняшний день я не хочу ничьи чувства задеть, я просто как констатацию фактов рассказываю, что такое произошло. Без этой игры, знаете, «вот у меня было так, и я пережила вот так». Это тоже такая манипуляция чувствами других. Это тоже про нечестность. Это я тоже намного позже увидела в анонимных алкоголиках.

Я не хотела быть трезвой, и это тоже честно. И это тоже неумолимо честно. Если рассматривать этот вопрос, то я хотела все-таки вернуться, этого нормального употребления, как люди другие могут выпить, и им за это ничего нет. Но не со мной. В пять лет трезвости, когда вернулось наваждение пить, я не понимала, что с этим делать, я сидела на собрании анонимных алкоголиков, и это, кстати, состояние более лайтовое, оно вернулось недавно, оно было прошлым летом, когда у меня появились отношения качелеобразные. Очень такие яркие, качелеобразные. Сидя на собрании, появилось это состояние, понимание, что я сейчас пойду и бухну. Но только в пять лет трезвости это было наваждением, я не знала, что с этим делать, я пыталась как-то снять напряжение, попить, пожрать, ничего не могла, я даже разговаривать ни с кем не могла. Я просто сходила с ума. И тогда вспомнила, что пять лет назад меня Бог сам отрезвил. Я его не просила об этом, не говорила: «Боже, оставь меня трезвой. Я хочу быть трезвой». Ничего подобного. Я просто хотела избавиться от того состояния, которое у меня было.

Конечно, могу сейчас заливать о том, что я так хотела трезвой, но так не было. И пять лет, ходя в анонимные алкоголики, я говорила о трезвости, была трезвая, была спонсором, была подспонсорной. Я в начала с трех месяцев трезвости работать по шагам, и по сей день оно не прекращается. Но трезвой быть я не хотела первые пять лет. И когда это случилось, я впервые осознанно захотела остаться трезвой, я тогда упала на колени, сказала: «Господи, блин, я хочу остаться трезвой»! Но опять же, трезвой-то я хотела остаться, но хотела ли в корне изменить свою жизнь? Нет. У меня очень долго сохранялись убеждения. И, кстати, в служении, наверное, очень много убеждений просто рушилось. И про неумолимую честность. Когда мы начали ездить в колонии, я была председателем комитета, стала очень много анализировать по поводу того, как лучше донести весть до людей, которые итак трезвые, они сидят, трезвые. Я прочитала эти все буклеты, я слушала тех, кто сидел, как они освобождались, что с ними происходило, слушала спикерские. Думала: как донести до людей то, что это один из выходов другой жизни, что это совсем другой образ жизни, потому что они там трезвые. Просто орать о том, что это поможет вам бросить пить? Так они сели в тюрьму и все, пожалуйста, они могут не пить там. И многие могут даже не пить реально, хоть и там всякое разное бывает.

Второе. Там люди с образованиями и не с одним. Козырять тем, что я отрезвела, получила образование, получила высшее образование бесплатно, закончила вечерку, стала даже руководителем среднего штата, такие регалии социума у меня появились, я этим козыряла. Типо, я из бомжей, с помощью программы АА эти все подарки. Я такая думаю: «Блин, там не одно образование, там у них по нескольку, там есть семьи, мужья их ждут (я про женскую колонию сейчас говорю). У многих из них есть деньги. Что привлекательно в твоей трезвости? Я сама себе задала вопрос. Что в твоей трезвости такого привлекательного, что этот человек тебя может услышать? И тогда я поняла, что ни в коем случае никогда больше в жизни не рассказывать, какие регалии в социуме у меня появились. Количество детей, мужья, не мужья, работы, не работы. Об этом тоже в большой книге написано. Есть у нас дом, нет у нас дома, есть работа, нет работы, есть муж, нет мужа — мы все равно пьём. Подарок Бога — это уже сообщество анонимных алкоголиков. Другой вопрос, что я делаю в этом сообществе.

Есть выражение, «нашли золотую жилу, начали копать». Копав эту жилу, я все больше и больше начала расковыривать свою нечестность. То есть, неумолимая честность, она сама по себе существует внутри меня. И кто как это называет. Кто душой, кто внутри Бог. Хотя у нас написано, что сила более могущественная, чем что-либо, чем мы обладаем. То есть, этой силы в нас нет, но почему-то все равно… Это опыт других людей. Я просто пыталась примерить эту шкурку на себя, когда мне спонсор говорил «прочувствуй Бога в себе». Но не работает со мной. Когда я уже с другим спонсором была, и он мне показал: «Смотри, он вне нас. Сила, которая будет вести нас к жизни. Эта сила более могущественная, чем что-либо. И её в нас нет. Если бы она была, было бы все по-другому». Это как лампочка: сама по себе, она не горит, ей нужен источник, этот источник не в самой лампочке. Лампочка сама по себе. Но когда есть выключатель, этот выключатель — это и есть программа 12 шагов, и ты его включаешь, от источника идёт энергия, и ты зажигаешься. И я этот свет дарю уже другим. Я не сама по себе дарю этот свет, этот свет идёт от контакта с Богом, и Бог через меня даёт этот свет. Я всего лишь инструмент для того чтобы светить.

Я поняла, что нужно что-то такое рассказывать, про те изменения людям, которые произошли во мне. А себе тогда изменений я особо и не чувствовала. Внешне картинка менялась. Вроде все хорошо, и я вроде стараюсь, но, блин, что-то не то. И я потом уже начала понимать, что как раз-таки старалась быть хорошей, старалась следовать тому, что мне говорят. Я старалась делать все, что мне спонсор говорит, старалась это делать. У меня один из спонсоров, там такая система прохождения была, что каждый день десятый шаг пишется, несколько подпунктов, звонки каждый день, служение. Ты целый день просто находишься в программе, якобы. Но однажды мне стало хреново от всего этого. Я уже эту большую книгу знала чуть ли не наизусть. И делала вроде всю программу и все, все, все. А мне хреново, мне хреново. Это уже было 13 лет трезвости. Я не понимала, что со мной происходит. Потом только впоследствии поняла, что эти роли, которые я играла в анонимных алкоголиках, я примерила на себя шкурку этого, помните описание поведения алкоголика, который такой добрый, мягкий, внимательный, но добиться своего. Либо он требовательный, жёсткий. В общем, плохой и хороший. Но в результате добиться все равно своего. Своего представления.

У меня все время были какие-то представления, что вот это хорошо, вот это плохо, вот это правильно, это неправильно. Какие-то люди не соответствовали этому, я с ними расставалась. Такой яркий пример неумолимой честности. Я была замужем и родила уже третьего ребёнка (в трезвости у меня ещё двое детей было). Я не буду рассказывать всю историю, как это произошло, но то, что мне дало увидеть эту неумолимость, муж однажды просто не вернулся домой. Он просто не пришёл. И я не стала больше делать того, что делала раньше: звонить ему, писать, пробовать начать все сначала, извиниться, признать свои недостатки. Все, что я старалась делать, я не стала делать. Я просто себе задала вопрос: зачем? Ты это уже делала. Человек сейчас он просто ушёл. Позволь этому быть. Просто позволь быть тому, что произошло. И я такая: «Ну, окей». Я ничего не стала делать. Абсолютно. И потом, я впоследствии, поняла, что сделала это машинально, неосознанно. А на самом деле в третьем шаге есть такое выражение «перестать играть роль Бога для самих себя. Это не дало никаких результатов».

Что значит перестать играть роль Бога для самой себя? Не надо думать, что что-то ты знаешь, что как-то должно быть, верь тому, что происходит. И когда я не стала ничего делать, не прикладывала больше руку во все в это. Ждала три месяца. Три месяца он не появлялся дома, периодически что-то писал, но не пришёл домой, обратно. А почему я не развожусь? Человека нет уже три месяца, а я не развожусь. Почему? Я увидела, что я его использую, этот штамп в паспорте, его, как социальное положение в обществе, как жена. И ведь не сказать, что я его не любила. Не сказать. Я сейчас думаю, что любила каждого из мужчин, с которыми я встречалась. Но использовала ли я их? И тут с каждым мне пришлось посмотреть честно на мотив, с которым я была с этим человеком. И я поняла, что мне важен сам штамп в паспорте, поэтому я не иду разводиться. И я такая: «Это же нечестно! Нечестно держать этот штамп только потому, что тебе это приятно. И я пошла на развод. Но пошла с мыслями о том, что десять лет буду его ждать. Почему-то себе даже такой срок установила. Я думаю: «Десять лет я буду его ждать».

Мы развелись. И вы знаете, через сутки я уже вообще забыла, что хочу его ждать, что я его люблю. У меня корова как языком стёрла. Есть такая штука, обещание в девятом шаге «мы потеряем интерес к вещам, которые подогревают наше самолюбие». Моё самолюбие очень грело это замужество и вообще просто выйти замуж. Но в силу того, что, как мне казалось, женщина замужняя, это статусно быть с мужчиной Я помню, когда у меня бабушка, она мне очень часто говорила: «Ой, как мне тебя жаль, как мне тебя жаль». Я говорю: «Почему»? Каждый раз она мне это говорила, меня это все время бесило. «Ну, ты никак себе мужичка-то не можешь хорошего найти. Ну, ты же женщина». И меня это всегда так бесило, вообще бесило. Я говорю: «Что, дело только в мужике»? Раньше было, сейчас, возможно, уже нет. Раньше было, а сейчас другие убеждения. Сейчас если ты себя обеспечиваешь, такая самодостаточная. Я кучу знаю женщин, которые всяко состоялись в жизни, но это чувство одиночества внутри, оно ничем не заполняется абсолютно. Я говорю: «Бабушка, так ведь и так вроде хорошо у меня все». А сама все равно думала «Вот бы крепкое плечо рядом, вот бы на кого положиться».

А на самом деле, если неумолимо на это смотреть, по чесноку, я сейчас одна. И я себе даже вчера задала вопрос: «Ань, тебе плохо сейчас»? Я такая: «Нет». А все равно где-то в голове что-то летает в виде бабочки, которая порхает и говорит: «Мужичка-то все равно надо». Зачем надо, непонятно, но зачем-то надо. А если неумолимо на это смотреть, то это только для статусности. Я встретила человека в прошлом году, это было такое яркое событие в моей жизни. И мне казалось, что, блин, я реально люблю человека, и потом начались какие-то непонятные ситуации опять. И, честно сказать, перед нашим знакомством я вспомнила, почему так вообще произошло. Есть такое выражение «Бойтесь своих желаний». Я однажды Богу сказала? «Боже, я прям вот чувствую твою любовь настолько сильно. Короче, дай мне того, кто нуждается в этой любви». Он и дал. Я же не говорила, что взамен хочу, чтоб меня тоже любили. Сейчас я вообще опасаюсь что-либо говорить Богу, просить у Бога. Я вообще стараюсь только говорить там, когда появилось наваждение «Господи, сделай только так, как тебе угодно. Сделай только не так, как я хочу». Все.

Об этом тоже написано, что «мы должны убедиться в том, что жизнь, построенная на своеволии, успешной быть не может». Это своеволие «я хочу, я не хочу», оно и делает меня несчастной, потому что все время я буду сталкиваться с такими ситуациями. Я хочу то-то, да, но даже когда оно у меня появляется, вместе с этим появляется куча проблем. У меня так было с домом, когда я была замужем. Муж сказал, что он хочет дом, я тут быстренько все это организовала. Нам, как многодетным дали землю, нашла домик, который нужно было перевезти, взяла кредиты. И вроде все так благополучно. И когда он исчез из нашей жизни совместной, я помню, приехала в этот дом, недостроенный до сих пор, села, и мне было настолько хреново. Тогда меня вообще так трусило, я не знаю, вообще Бог, он просто… Зачем-то я ему нужна просто ещё до сих пор, потому что такие состояния были невыносимые просто от своего своеволия, что, блин, спасибо, Боже, что дал сил пережить все своеволие. Но не наколбасишь своеволия, я бы никогда не захотела жить по его воле, потому что мне надо было сначала наколбаситься и убедиться в том, что не может быть эта жизнь успешной на на своей воле. Это все время напряжение, это все время недовольство, постоянное беспокойство. А вдруг это будет так, а это так. И везде контроль. А этот сказал не так, а ты почему со мной так разговариваешь? А ты почему вот это? А почему ты не пришла? А почему ты не позвонила?

И тут постоянно это тараканье, когда на своей воле. Я приехала в этот дом, села, и тогда я тоже поняла, неумолимая честность, задала себе вопрос: «Зачем я вообще его строила»? Потому что я поняла, что в доме жить не хочу. Зачем я вообще этим начала заниматься? Мне этот дом не нужен. Я помню, так рыдала. И поняла, что очень много делала на корявых мотивах, на мотивах страха потерять, недополучить. И нужно было наколбаситься во всем этом. И в 13 лет трезвости сказать: «Все, Боже, я больше не хочу жить так, как я хочу, я хочу жить так, как хочешь ты». И в тот момент появился человек, с которым мы заново начали шаги, который сказал, что он понимает, что со мной происходит. И на четвертом шаге я впервые почувствовала такое состояние, стала понимать, что чувствуют другие люди. И никогда меня не волновал этот момент, меня всегда волновал момент, что я испытываю страх обидеть, но то, что испытывают люди, я никогда не чувствовала. И там была просто колонка. Поставь себя на их место, чтобы ты чувствовал на их месте. И я даже стала чувствовать, знаете, когда человек меня до на*ер посылает, и когда он меня посылает, я прям чувствую это внутреннее состояние, этот мотив, что может двигать в этот момент человеком, что он так делает.

И это стало помогать мне понимать, а не быть понятой, любить, а не быть любимой. Отсюда я стала видеть свои истинные мотивы. Эта неумолимая честность, это как, например, у меня дочка шестнадцати лет, помню, время уже одиннадцать, а у нас комендантский до десяти, и она не позвонила, трубка не отвечает. Я волнуюсь, уже переживаю, её нет, а она у меня вся такая, как я её вижу, творческая личность, все где-то летает. Не может за себя постоять физически. И я себя накрутила в этот момент. У меня были насильственные всякие ситуации, когда я даже не употребляла. Как-то так получилось в девяностые года, что мне пришлось это испытать несколько раз. И в силу того, что я боялась сопротивляться, эта злоба, кстати, тоже потом копилась, и она очень сильно проявлялась и к мужчинам тоже в употреблении, когда я хвататься стала за ножи. Эта агрессия, она очень сильная была потом. Я ей звоню, трубка выключена, и я выбегаю на улицу. Я не знаю, где она. Время одиннадцать ночи, я реву. И тут — бац, у нее трубка включается, я дозваниваюсь, и просто начинаю на неё орать на всю улицу, просто орать: «Ты где? Я бегу, я иду».

И когда я начала это говорить, я думаю: «Аня, а чего ты боишься»? А я боюсь, что её изнасилуют. Я боюсь, что её затащат в подъезд, боюсь, что ей придётся испытывать эту боль, которую испытывала я, ей придётся это все проживать. Я не хочу, чтобы она это проживала, она же моя единственная, она такая хорошая. Я не позволю. Про неумолимую честность. Я так сильно хотела, чтобы было так, как я хочу, что я даже детям не позволяла проживать свою боль, которую они, хочешь не хочешь, будут проживать. Со временем становилось все легче. Если в начале трезвости я пришла с родительского собрания и пыталась из себя маму строить, то впоследствии я поняла неумолимо честно, когда посмотрела на это, что боюсь на самом деле мнения о себе, как о матери. Я же должна быть хорошей матерью, контролировать и все такое. Я такая: «Ань, тебя что сейчас больше вообще волнует? Этот учитель, которому надо план или там ещё что-то, либо твой собственный ребёнок»? И я видела страх в глазах моего ребёнка, когда я возвращалась с родительского собрания. Я поняла, что не хочу, чтобы мои дети испытывали страх при виде меня, потому что этот страх, я помню, испытывала постоянно при виде своих родителей, которые орали, возмущались, хотели, чтобы мы были такими, как они хотят. А я так не хочу больше. Я не хочу, чтобы дети испытывали при виде меня страх.

И у нас сейчас в семье такая свобода: хочешь делать уроки – делаешь, не хочешь — не делаешь, хочешь — учишься, не хочешь — не учишься. Есть закон, по которому я должна регулировать его посещение в школу. Ребёнок должен ходить в школу. Ходит? Ходит. Я покупаю все в школу? Покупаю. Но ни у старшей, ни у средней, ни у младшего я не знаю, что они проходят, что они делают. Вообще ничего. Когда что-то случается, я пытаюсь прояснить сначала с ними эту ситуацию, потому что чаще всего я боюсь за себя, что обо мне подумают, что обо мне скажут. И эта неумолимая честность, это просто видеть свои истинные мотивы. Почему я это делаю? Мне многие говорили: «Зачем ты так копошишься в этом? Зачем ты в этом разбираешься»? А это даёт внутреннюю свободу. Это просто та самая свобода, которую я не чувствовала никогда. Пока я велась на все эти страхи, я как маленький ребёнок, все время чего-то пугалась. Предположим, мужчина посмотрел не так, я такая сразу: «Что такое, что такое»? Или ребёнок сказал мне: «Пошла ты на*ер». Мне дочка в 12 лет сказала: «Пошла ты на*ер». В 12 лет! И я сидела на стуле: «Че происходит»? Слава Богу, на тот момент я уже понимала, что это неумолимо если смотреть, то меня больше всегда заботило, как я выгляжу как мать, как анонимный алкоголик. Я помню, даже мамку свою отрезветь всю пыталась только потому, что я же анонимный алкоголик, у меня же должны все быть выздоравливающие, у меня же семья должна быть показная, показательная. А на самом деле показная.

Наверное, все. Может, путём вопросов, что-то прояснится. Спасибо.

Вопрос: что для тебя 20 лет трезвости?

Ответ: отсрочка приговора.

Вопрос: твоя спикерская называется «Образ жизни, требующий неумолимой честности». Что такое честность и что такое правда, чем они отличаются. Если я что-то не договариваю, значит я вру, значит, я не честна?

Ответ: я могу вообще просто врать, только я должна понимать, зачем я вру. Неумолимая честность — это для меня видеть истинный мотив. Зачем я это делаю, если я раньше пугалась и не понимала, почему так происходит? Я вроде так стараюсь, я вроде такая хорошая, а человек со мной так поступает. А давай теперь посидим и подумаем. А ты-то была честна в этом? У меня, когда муж бывший пришёл с очередной изменой, я такая сижу, если я раньше до этого пыталась замылить, я вроде понимала, что это происходит, но как. Нет, нет, нет, мы же венчанные. Такого быть не может, не, не, не. И тут — бац, и он приходит с расцарапанной спиной, перевёрнутыми трусами, с засосами. Я всю ночь не спала, сижу и думаю: «Блин, почему так произошло? Я вроде так стараюсь быть хорошей женой, любящей. Вроде все для него, вроде все вместе. Почему так происходит»? И тут как раз-таки неумолимая честность. Он, когда проснулся, по чесноку мне очень было реально интересно, почему это случилось.

У меня не было в тот момент убеждений, что это правильно или неправильно. Я поняла, пока не спала, что это его член, он может его сувать куда угодно. Это его механизм. И когда я вышла замуж за него, я его не приватизировала, он им может распоряжаться на своё усмотрение. Я так прозрела от своих же собственных мыслей, потому что раньше считала, я же жена, верность… Ну как же так, это плохо? Нет, каждый человек имеет право поступать, как ему заблагорассудится. Я тогда это осознала, неумолимо на это посмотрев. А почему тебе-то больно? Почему тебе-то так тяжело от этого? Я его спросила на утро: «Почему ты это сделал? Мне просто интересно». И он, видимо, настолько увидел, что я реально без всякого скандала и претензий, что он смотрит на меня и вдруг говорит, как ни в чем не бывало: «Ну, мне просто захотелось чего-то новенького». И когда он это сказал, я встала у плиты, помню, стояла и что-то готовила, развернулась к плите обратно. И думаю: «Ему захотелось чего-то новенького. Это все? И вот это вот все»?

Я поняла, что никогда хорошей женой не была на самом деле. Я никогда не любила самого человека. Если б я его любила, меня бы не трогал момент, куда он ходит и что он делает, с кем он делает. У меня всегда любовь, она была с условиями, я всегда любила своё состояние около человека, его отношение ко мне, но не самого человека. Я тогда начала тоже немножко прозревать в этом плане. И неумолимая честность — это посмотреть именно реально себя, свои мотивы. Почему я это делаю? Почему я так старалась быть хорошей женой? Я же выздоравливающий анонимный алкоголик, я же должна сохранить семью, я же жена, я же верная, мы же венчанные. Там очень, очень много условий. Сейчас я даже понимаю, что я могу и врать, я могу сказать нечестно. У меня был недавно такой момент, когда я не сказала честно человеку, сколько у меня денег и есть ли вообще у меня деньги. И я просто хотела посмотреть со стороны, что будет происходить. Я-то знаю честно. Неумолимая честность — это видеть реально, себя не оправдывать и не обвинять других, а посмотреть реально.

Поэтому, правда, я вообще не понимаю, что такое правда. Для меня это непонятно. Знаете, когда я трезвела была честность, была просто честность. Плохо воровать. Было такое убеждение. Плохо воровать, плохо врать, плохо сплетничать. Неумолимая честность — это я могу сейчас говорить о ком-то, кто-то это может даже называть сплетней, а я хочу этих эмоций сейчас, я хочу этой энергии сейчас. Да, я хочу. И что? И почему нет? Почему нет? Потому что я просто в своей головёнке решила, что это плохо? Почему нет? Бог меня сделал такой, какая я сегодня есть, а я такая «не, не, не, Боже, ты ошибся. Нет, я сейчас этого не должна делать. Я же хорошей должна быть». Кому я должна быть хорошей? Ну, по чесноку. Я поняла, что очень долго выслуживалась перед самим Богом. И это такая нечестность была. «Боже, я вот, ты же видишь, как я стараюсь, я так стараюсь, я ж такая, а ты мне вот трезвость взамен, да ещё счастливая, да ещё и с какими-нибудь хочушками, которые я хочу. А я все сделаю». Это же тоже нечестно.

Есть такая спикерская про неумолимую честность. Там спикер тоже раскрывает в одном примере. Вы, наверное, слышали, когда мужчина с женщиной заходят в отель и хотят снять номер, и их спрашивают: «Вы муж и жена»? Они говорят: «Да». И они правду сказали, они муж и жена, только она — жена другого мужа, а он — муж другой жены. Так вот, неумолимая честность увидеть вообще, почему они оказались в этом отеле. Я, когда этот пример я услышала от спикера, думаю: «Блин, прикольно». Только тяжеловато раскрыть на собственной жизни, потому что зашторено, очень зашторено этими убеждениями, представлениями различными. Поэтому мне каждый день приходится, когда я пугаюсь чего-либо, то стараюсь останавливаться и спрашивать: «Боже, что ты хочешь? Боже, что ты хочешь»? Потому что если это происходит, значит, Богу это надо. Богу надо, чтобы это происходило, поэтому оно и происходит, а будет все равно, так как будет, даже смерть, смерть ребёнка. Мне пришлось прожить. У меня трое детей и с каждым из них я прощалась.

С первым ребёнком. Я прощалась, когда она умирала на моих руках, у нее была 42 температура, и скорой не было, её трясло, и я просила Бога, чтобы он помог. И потом эта неумолимая честность. Я поняла, что хочу, чтобы он помог только для того, чтобы не проживать ту самую боль, которую испытывает мать, теряя ребёнка. Я увидела в этом свой эгоцентризм, что я пытаюсь попросить так, чтобы мне не было больно, чтобы все было хорошо. Я тогда остановилась, сказала: «Господи, прости, сделай так, как тебе надо, а мне дай только сил прожить то, что будет». Я больше не просила о том, чтобы он оставил ее в живых. Она осталась в живых. Потом второго ребёнка. Он ушёл на войну, он пропал тогда. А у меня у подруги в этот момент сын здесь, на гражданке, ехал с работы и разбился. Их было трое в машине, и они разбились, и им обоим по 25. Моему сыну 25. Это сейчас 25, что ему было бы сейчас 25, это было два года назад. А мой попал в госпиталь, и я думаю: «Господи, все равно будет так, как должно быть». И я, неумолимо честно, если смотреть, боюсь не за самого ребёнка, я боюсь той боли, которую придётся проживать в этом.

Я когда хоронила брата, я видела, как люди плачут, а я плакать не могу. Не могу плакать и все. Думаю: «Что за херня такая. Сейчас ещё подумают, что я какая-то бесчувственная». Этот эгоцентризм, что подумают обо мне люди? А потом такая: «Господи, а зачем я вообще тут? Тебе зачем я здесь нужна, что происходит вообще? Почему я не плачу? Я вышла, там гроб стоял, и я выхожу к гробу, начинаю что-то говорить. Это была не я. И из меня сыпятся какие-то шутки. Я в этот момент боюсь, что я вообще шучу около гроба и смотрю на мать брата, и она улыбается. Она впервые улыбнулась за неделю. Его везли с другого города. И она улыбается. И в этот момент я понимаю: «Вот она, вот что такое воля Бога. Я здесь не потому, что похороны, а я должна делать то, что ему угодно». И это неумолимая честность. Я увидела, что когда человек умирает, я плачу не из-за него. Я плачу, потому что его больше не вижу. Мне больно, мне тяжело.

И с третьим ребёнком тоже пришлось прожить. Когда я его потеряла в лесу, они ушли с бабушкой и пропали. Я бегала по этому лесу, помню, а я уже наученная опытом, как представила, его разъедают волки. Мне так хреново. Я остановилась такая, стоп. Я говорю? «Господи, все в твоей власти. Я знаю, что если ты это делаешь, значит, зачем-то ты это делаешь». И я увидела, что чаще всего я думаю о своих чувствах, о своей боли, о своих переживаниях. И это по поводу измены, мне же больно. Человек сходил и удовольствие получил, ещё и женщине сделал удовольствие, а я сижу, страдаю и вот так во всем. Вот она, неумолимая честность.

Вопрос: как долго проходила программу, сколько было спонсоров?

Ответ: спонсоров было шесть. Я недавно даже считала, пару лет назад. С одним из них мы были очень долго, мы с ним были восемь лет. Это был мужчина. И, как ни странно, такие значимые в моей жизни, это были мужчины, двое их было. Первая моя спонсор, она сейчас умерла от рака, но трезвая умерла, больше 20 лет у неё было. Другие были такие мини-спонсора, так скажем, непродолжительные. Но один из спонсоров тоже была женщина. Вы знаете, в большой книге есть такая фраза. Я же как проходила шаги, по формату. Есть определённый формат, четвертый шаг тоже определённый формат, пока я не чухнула, почему. Я просто анализировала, как-то, что произошло, почему так было и расскажу выводы.

В большой книге написано… Что такое большая книга? Это план, описываемый в этой книге, они нам предлагают план. А что такое план? Есть сочинение, а есть план к сочинению. Так вот, большая книга — это всего лишь план. А какое сочинение ты там напишешь, это уже твои сапоги, которые тебе в пору. И у меня произошло так, что меня отпустило от всей моей прошлой жизни, и я от неё освободилась только тогда, когда рассказала историю всей своей жизни от и до, досконально, со всеми закоулками, переулками. И об этом тоже написано в большой книге, в четвертом шаге. Рассказать историю всей своей жизни. А я всегда рассказывала только формат, эти колонки. А кто-то из спонсоров вообще говорил «все, достаточно. У тебя есть теперь схема, а теперь…». Нет! Чтобы появилось новое. Надо старое отпустить. А как старое отпустить? И Бог так все устроил в моей жизни, что мне дал такого спонсора, которой просто настолько все рассказала. Я помню, сижу в машине тогда и смотрю на улицу, и меня отпустило, меня отпустило вообще все. Я всех насильников забыла, все. От слова «совсем». Я такая: «Нифига»! Так вот оно что!

Теперь я даже со своими девчонками всегда говорю: «Вот то, что мы написали — это план. А теперь давай рассказ. И все, что в твою голову взбредёт, все это и говори. У нас времени достаточно, нам его дал Бог, значит, мы можем им распоряжаться. Все и поехали». И я теперь придерживаюсь такого же.

Вопрос: сестра избежала участи алкоголика?

Ответ: да, но. Но что «но»? Она на шесть лет меня моложе. Когда я стала ходить в анонимные, она бухала, и все моё нахождение в анонимных она тоже также пила, но однажды, тут тоже, кстати, неумолимая честность. Я, как анонимный алкоголик, у меня же семья должна выздоравливать, будут обо мне судить и по семье, какие же у тебя там изменения, если у тебя кто-то бухает в семье. Мнение о себе надо было выстроить. Я каждый год её звала к нам на юбилей сообщества. Каждый год звонила и приглашала. Она все отказывалась, отказывалась, отказывалась. А тут — херакс. И она говорит: «Я пойду». Придя к нам на большое собрание, она сидела, слушала спикера и мне говорит: «Аня, я алкоголик». Я говорю: «Нет, ты не алкоголик. Ты созик, ещё поверю, но не алкоголик». Она: «Нет, я алкоголик». А потом я понимаю, что у Бога зря ничего не бывает. Значит, ей так надо сейчас. И она говорит: «Будь моим спонсором, я хочу по шагам».

Она начала ходить на группу, со мной по шагам пошла. Она сказала, что никому больше не доверяет, никому больше не откроется. Я так тоже этого испугалась, опять это мнение обо мне. Ведь у нас есть мнение, что родственников нельзя, никого нельзя. Я думаю: «Ну, если она больше никому не доверяет, я из-за каких-то убеждений буду отказывать что ли»? Думаю: «Ладно, посмотрим». Сколько она на меня обижалась, сколько она злилась, убегала на улицу, всякое было. Но это нас так сблизило. Сейчас при слове «семья», первый, кто у меня встаёт перед глазами, это она. Ни дети, ни мама, не папа, а она. А раньше мы дрались друг с другом, мы ненавидели, она только родилась, я её уже ненавидела, потому что мне приходилось с ней гулять, тратить своё время. Я хотела гулять. Она потом поняла, что не алкоголик, и у неё сейчас все благополучно. Слава Богу. И это ещё раз доказывает, что я не отношусь к мнению, что это семейная болезнь, что это генетическое. Нет. Я столько людей повидала в сообществе из разных семей. Я к этому отношусь как к дару. Это дар Бога мне, чтобы жить по-другому, жить счастливо, как сегодня. Хотя есть люди, которые думают, что я несчастна. Но у каждого свои убеждения. Если нет денег, то как можно с таким количеством денег быть счастливым, без мужика быть счастливым. Да, можно. Когда ты не зависишь от внешнего, а зависишь от внутреннего только.